© Денис Паничкин

Памяти жертв депортации кавказских народов в 75-летнюю годовщину этой трагедии посвящаю.

23 февраля сейчас стало официальным государственным праздником, хотя в его основе лежит довольно спорное событие, и его спорность подтверждается тем, что в прошлом году его столетие прошло как-то незаметно. Но я не из тех, кто поощряет переписывание истории, поэтому оспаривать названное не буду.

Зато для меня бесспорно то, что в этот самый день, 23 февраля, но уже 1944 года, произошло другое, являющееся записью на самой позорной странице в национальной политике такого государства, как СССР, - началось принудительное переселение чеченского и ингушского народов (сама позорная страница – про репрессированные национальности в целом, и записи на ней делались не одновременно).

Последствия этих событий некоторое время после депортации красочно отражены в повести А.И. Приставкина «Ночевала тучка золотая». Я впервые прочитал её, правда, довольно поверхностно, в журнальной публикации 1987 года. Но потом … заставил себя забыть. Ведь я жил тогда в Махачкале, Грозный не так далеко от неё, а события 1991 года, страх моих родителей (которые как раз сами же меня чуть ли не с боем заставили читать эту повесть) … Да одно упоминание об этом вызвало бы крупный скандал. Мои родители, будучи русскими, боялись преследования на национальной почве, что усилилось в период распада СССР, и ненавидели «местных», называя их откровенно «зверьём». Но в то же время они мне сообщали такие подробности (например, по мнению моих родителей, эти люди были материально благополучными только по факту принадлежности к какой-то национальности, кроме русских!), что к тем, кого в русской прессе стали называть «лицами кавказской национальности», вместо желаемой родителями ненависти у меня развилась зависть. До степени желания стать одним из тех, кого родители так ненавидели!

И это желание не исчезло совсем. Многие знакомые русские отмечают у меня «южную наглость» или хотя бы «нерусское поведение». И более того, я научился намеренно воспроизводить такое поведение.

Возможно, по всем этим причинам я перечитать книгу Приставкина решился лишь в 2015 году. И только тогда осознал её нравственное значение.

Главные герои повести, Сашка и Колька Кузьмины, воспитанники детского дома. Они отправляются на Северный Кавказ, где впоследствии оказываются втянутыми в страшные, трагические реалии массового принудительного переселения народов. Ещё в дороге братьев-близнецов на Кавказ состоялась странная, зловещая встреча – на соседних путях на одной из станций обнаружил Колька Кузьмёныш вагоны (это – свидетельство того, что политика депортации целых народов продолжалась, поскольку чеченцы и ингуши были переселены в конце зимы, а действие разворачивается летом, это переселяли крымских татар, заодно с ними из Крыма было выселено практически всё неславянское население – греки-понтийцы, албанцы-арнауты и др.) Из зарешеченных окошек смотрели детские черноглазые лица, тянулись руки, слышались непонятные крики. Колька, не поняв толком, что просят пить, протягивает кому-то ягоды терновника.

Родство по крови переходит у близнецов в редкое, никем, кроме Регины Петровны, не замечаемое родство душ. Эта женщина олицетворяет в повести архетип матери (не предполагающий, как в данном случае, обязательного родства), оберегающей и защищающей женщины-наставницы. Да она – вдова летчика с двумя детьми, тоже занесенная ветром войны в край, откуда изгнаны чеченцы, – понимает братьев не до конца. Они, почитая среди взрослых одну лишь ее, готовые ради нее пойти на что угодно, даже поделиться своей заначкой, до конца не откроются и ей.

Беда сближает тех, кто попал в нее. Но порой и разобщает. Степень сближения тоже бывает разная. И если бы мы вообразили, будто беспощадная житейская необходимость сделала Кузьменышей неразлучными, то увидели бы в них немногим больше, чем Регина Петровна. Она догадывалась о надежности мальчиков, о подавленной их доброте, самоотвержении.

И в то же время, когда инвалид Демьян, узнав о разорении колонии и вместе с братьями подвергнувшись нападению, бросает их и бежит увозить Регину Петровну, и она остаётся с ним, Колька воспринимает это как предательство.

И такое потрясение – производное от самой искусственно созданной неправедной обстановки принудительного переселения целых народов.

Русские переселенцы – разъясняет Кузьменышам тетка Зина – тоже не по доброй воле приехали в товарняке под щедрое кавказское солнце; и они числились «изменниками». Тетка Зина – явная «изменница»; ее дочку изнасиловал немец, так сказать, принудил к сотрудничеству… А однажды призналась: «Мы так боимси... Чеченцы проклятые! Нас-то на Кавказ, а их - в сибирский рай повезли... Некоторые-то не схотели... Дык они в горах запрятались!» Если для русской депортация чеченцев видится «сибирским раем», то можно понять, что трагична судьба не только выселенных народов, но и тех, кто переселён так же принудительно на отнятые у них земли.

Когда восстановили автономию чеченского и ингушского народов, стало известно, что несколько тысяч ингушей и чеченцев удостоились боевых наград, 36 человек – звания Героя Советского Союза. Но это – в 1957 году, а в сорок четвертом укрывшиеся в горах чеченцы уничтожили детский дом. Сашка погиб смертью чудовищной, изуверской.

Приходилось слышать мнение: зачем было изображать такую гибель ребёнка? Не возбудит ли это ненависть к чеченцам?

Сцену, написанную А. Приставкиным, не часто встретишь в нашей литературе. Колька своими глазами увидел, какую смерть принял его брат. От увиденного помутился рассудок. Но поддастся ли мальчик озверению или сохранит сердце? Жестокость нередко рождает ответное чувство мести. Где конец зловещей цепи, в которой всегда кто-то заинтересован, кому-то она на руку?..

Когда Колька везет на тележке мертвого брата, он будто действует по инерции, осуществляет прежний их план удрать с гибельного Кавказа.

Гибель брата изменяет многое в мировоззрении Кольки. До этого он был ведомым из них двоих. Теперь ему предстоит стать ведущим. Колька идёт на станцию и кладёт труп брата в собачий ящик уходящего поезда; потом возвращается в бывшую колонию, ложится на пол и впадает в забытье.

И здесь Приставкин вводит характерный для отечественной прозы мотив чуда: Сашка возвращается, но в виде чеченского мальчика Алхузура, ровесника Кольки и потерявшего ещё больше – не только осиротевшего, у него ещё и отнято право жить на родной земле. Алхузур выводит Кольку из беспамятства и рассказывает ему о выселении кавказцев. И в подтверждении этого они оба видят позорную сцену: красноармейцы мостят дорогу могильными плитами.

Заботой, смелостью, готовностью делить любые опасности Алхузур доказывает свое право стать Колькиным братом. Непередаваемой является сцена, когда они братаются, смешивая кровь. Они бродяжничают. Русского мальчишку в горах могли убить, точно такая же опасность на равнинах грозила уже чеченцу. Но они выживают.

Привычные представления о возможном и невозможном окончательно теряют силу, непреложность. Теряют потому еще, что Колька и Алхузур ведут себя, не сообразуясь с правилами, заповедями, каких придерживаются взрослые. Непосредственное побуждение берет верх, знакомое уже нам чувство взаимовыручки в беде, одинаково угрожающей двум мальчикам – русскому и чеченцу. И когда их находят и отправляют в распределитель, Алхузур уже не только для Кольки, но и для взрослых, принимает имя Александра Кузьмина, Сашки, они с Колькой твердят, что они «Кузьмёныши». В финале их вместе с остальными воспитанниками сажают на поезд, отбывающий из Грозного.

Чеченский мальчик Алхузур противопоставляется и таким русским взрослым, как прохвост-воспитатель Виктор Викторович, который обирал несчастных и голодных: «А самую главную часть берут для директора для его семьи и его собак. Но около директора не только собаки, не только скотина кормится, там и родственников, и приживальщиков понапихано. И всем им от детдома таскают, таскают». Приставкин с горечью констатирует, что бездушных людей, ответственных за судьбы детей еще немало. Это и директор Таловского интерната Владимир Николаевич Башмаков, и проводник Илья, доставлявший детдомовцев на Кавказ, и безымянный в штатском, с неодобрением смотрящий на детей разных национальностей в приёмнике-распределителе.

Выразителем авторской позиции выступает заведующая распределителем Ольга Христофоровна, в её диалоге с тем безымянным в штатском.

Давайте, пожалуйста, список.

- Список детей? - спросила заведующая. Он протянул руку, не пытаясь ничего объяснять, и Ольга Христофоровна подала ему листок. Он быстро, мельком взглянул, поинтересовался:

- А этот Муса? Он что, татарин?

- Да, - сказала Ольга Христофоровна. - Он сейчас тяжело болен.

- Откуда? - спросил штатский, пропуская мимо ушей про болезнь.

- Не из Крыма, случайно.

- Кажется, из Казани. - ответила заведующая.

- Кажется... А Гросс? Немка?

- Не знаю. Какое это имеет значение? Я тоже немка!

- Вот я и говорю. Понабирают тут.

- Мы их и не набираем. Мы их принимаем.

- Надо знать, кого принимаете! - чуть громче произнес человек, и опять же никакого зла или угрозы не было в его словах. Но почему-то взрослые вздрогнули. И только Ольга Христофоровна, хотя видно было, что она больна и ей тяжело говорить.

- Мы принимаем детей. Только детей, - отвечала она. Взяла список и будто погладила его рукой.

Основная мысль произведения состоит в том, что счастье одного народа на несчастье другого не построишь. И хотя в городах Чечни – Гудермесе, Аргуне – есть улицы, названные именем Анатолия Приставкина, я всё же считаю, что, раз существуют памятники литературным героям, почему в настоящее время такого нет с изображением Кольки и Алхузура?

Конечно, написанное мной не понравилось бы никому из тех, кто формально считается «своими», особенно бы матери, которая мертва уже много лет, но, как сейчас, помню её выкрики обывательского содержания: «выселяли – правильно сделали». Спорить с ней было опасно, она не опровергала, а отвергала до степени признания «дебильным» всё, что было «не по её». И поэтому я процитирую фрагмент из учебника «Истории отечественного государства и права» А.И. Чистякова:

Вместе с тем во время войны была проведена серия акций, которые нельзя расценить иначе, как позор для Советского государства и его национальной политики. Имеется в виду принудительное выселение некоторых народов с места их постоянного проживания и упразднение автономии этих народов. Первыми еще в 1941 г. пострадали немцы Поволжья, а также другие советские немцы, проживающие в различных областях в Европейской части страны. Сталин заподозрил их в потенциальной готовности помогать врагу и счел целесообразным переселить в Сибирь, Киргизию и Казахстан. Автономная республика немцев Поволжья была упразднена. В 1943-1944 гг., уже после освобождения соответствующих районов от оккупантов, такая же судьба постигла крымских татар калмыков, чеченцев, ингушей, балкарцев и некоторые другие небольшие народы юга России. Надо признать, что среди них оказалось немало активных пособников оккупантов. А, скажем, крымские татары даже создали целые воинские части, воевавшие на стороне немцев. В Чечне, где немецкая разведка еще с мирного времени имела связи, были подняты настоящие антисоветские восстания, причем в самые тяжёлые для страны моменты - во время битвы под Москвой и Сталинградского сражения. Документально подтверждено, что оккупанты, заигрывая с горцами, собирались после войны их физически уничтожить, поскольку на деле относились к ним с глубоким презрением, скрываемым до поры до времени.

Круг предателей был известен органам НКВД, и, конечно, фашистские пособники заслуживали самого сурового наказания. Но вместо того чтобы привлечь к ответственности действительных изменников, в Политбюро ЦК партии приняли решение репрессировать целые народы. Беспримерная акция была совершена. Все названные народы были принудительно выселены в Среднюю Азию и Казахстан, а их автономии упразднены. Выселение привело к определенным человеческим жертвам.

Следует отметить, что Советский Союз не был оригинальным в этих мероприятиях. В феврале 1942 г. подобные же меры принял президент США Ф. Рузвельт по отношению к своим гражданам японской национальности. 120 тысяч их было не просто выселено из западных штатов, но и заключено в специальные концентрационные лагеря, расположенные в отдаленных пустынных местностях. Американские президенты только через полвека извинились перед оставшимися в живых японо-американцами.

Но я не объясняю это ни «культом личности» Сталина, ни «волюнтаризмом» Хрущёва, при котором также политически безграмотно была проведена реабилитация кавказских народов, приведшая к не менее трагическим последствиям. Всё это свидетельствует, что «советская власть» была часто не такой «советской». И я уверен, что, если бы этих решений не было принято и проведено в жизнь, не произошло бы и событий 1991 года, не было бы дудаевской Ичкерии и чеченских кампаний. И в подтверждение своей политической позиции я, сам будучи русским, присоединяюсь к скорби кавказцев в 75-летнюю годовщину начала этого позорного события в национальной политике СССР и трагедии переселенцев.