Гегель, Европа и рубеж тысячелетий
© Г.С. Кнабе
Среди ранних текстов Гегеля есть один, в котором завязываются нити его дальнейшего творчества. (Насколько можно судить, он не входит в число хрестоматийно известных и постоянно перечитываемых.) В предлагаемом фрагменте из этой работы проступают основные темы дальнейшего рассуждения.
«Абсолютная нравственность настолько есть нравственность всех, что нельзя даже утверждать, будто она в качестве таковой отражается в единичном... поскольку, если она выражает себя в единичном как таковом, она есть нечто негативное. Прежде всего, она не может выразить себя в единичном, если не составляет его души; а душу его она составляет только в той мере, в какой она есть нечто всеобщее и чистый дух народа. Положительное по самой своей природе предшествует отрицательному, или, как говорит Аристотель (Политика. А. I. 1.12. - Г.К.), «народ по своей природе предшествует отдельному индивидууму; ибо индивидуум, будучи обособленным, есть нечто несамостоятельное и поэтому он должен, подобно всем другим частям, пребывать в единстве с целым. Тот же, кто не может быть общественным или настолько самостоятелен, что ни в чем не нуждается, не составляет часть народа и поэтому - либо животное, либо бог».
Диалектика «единичного» и «всех» в их постоянном соприсутствии и единстве описывается здесь в том виде, в каком она предстанет в позднейших основных работах Гегеля, - в виде диалектики понятия. «Она есть простая точка отрицательного соотношения с собой, наивнутреннейший источник всякой деятельности, живого и духовного самодвижения». Следовательно, она есть свойство и природа, от логически-философского свойства бытия, так и человеческих отношений.
Чистые идеи и история культуры. Анализируемый фрагмент гегелевского текста касается науки естественного права, рассмотренной философски, т.е., по убеждению Гегеля, «возвысившейся до чистой формы идеи». Апелляция к Аристотелю в этом контексте, а через него к гражданскому устройству греческого полиса предполагает, таким образом, обнаружение в движении логических категорий и «чистых форм идеи» их соотнесения с процессами истории и культуры. Подобные соотнесения у Гегеля встречаются довольно часто, в частности, вся «Феноменология духа» построена на восприятии реально исторических процессов сквозь их логико-философские соответствия.
Античность и Европа. В обращении Гегеля к Аристотелю заложено ограничение культурно-исторического горизонта Европой и ее культурно-философской традицией, «высокое же мнение о науках индусов и китайцев, таким образом, ошибочно. «У греков мы сразу чувствуем себя дома, потому что мы находимся в сфере духа». Такого рода «европеизм» высказывается, как видим, и в прямой форме, и на основе признания исходной роли мыслителей античности - Аристотеля в первую очередь - для европейской традиции. Перебирая различные эпохи европейской истории и кратко характеризуя каждую из них, Гегель показывает, насколько многообразно и неравноценно, но насколько последовательно и постоянно проявляется антично-аристотелевское наследие в философии Европы. Не случайно раздел в «Лекциях по истории философии», посвященный Аристотелю, завершается объемистым экскурсом в теорию и практику европейских государств Нового времени, что лишний раз подтверждает единство понятия у Гегеля в его диалектике в-себе и для-себя бытия, его воплощения в отношениях реальных индивидов и реального народа, продолжения древнегреческого истока в духовной истории Европы.
Душа, экзистенция и наша современность. Упоминание о «душе» в разбираемом отрывке подлежит объяснению в связи с одной особенностью стилистики Гегеля, которая выходит далеко за пределы собственно стилистики. Мы имеем в виду периодически встречающиеся в его текстах слова, которые отмечают ключевые моменты логического движения понятий, но при этом по своему исходному смыслу означают состояния, погруженные в до-рациональную глубину сознания и экзистенциально в нем переживаемые. Таковы «ужас», «страх», «жизнь», «свет и тени», «боль» и подобные. В них живут ассоциации, лежащие вне определяющей тональности и исходных установок гегелевской философии, и в то же время ассоциации, метафорически данные и содержательно присутствующие. Таково, например, одно из определений «понятия», которое есть ключевой для Гегеля термин логики, но в то же время - метафора «живого существа». В их двуединстве «понятие, как понятие, раздвоено на абсолютное неравенство самому себе, но как живое существо оно в равной мере для самого себя есть раздвоение и обладает чувством этого противоречия, каковое чувство есть боль. Боль есть привилегия живых натур».
Этот контрапункт в логике и философии Гегеля в целом не задан. Более того, Гегель постоянно предупреждал против выхода за пределы понятий в мир страха, ужаса, боли, короче - непосредственной жизни и ее ощущений. «То, что уже не может быть выражено в понятиях, больше не существует». «Существует более глубокое понимание истины, когда она уже не является столь родственной и дружественной чувственности, чтобы чувственный материал мог принять ее в себя и дать ей соответственное выражение», ибо не таков «дух нашего современного мира и нашей основанной на разуме культуры». И тем не менее. За движением логических категорий в их противоречивой субъективной объективности не может не угадываться история в ее переживании и индивидуальность в ее экзистенции - в их тональном отклонении, но и соприсутствии от основного, автором понятийно и сознательно утверждаемого смысла.
Перелом от «риторической» культуры к переживаемой индивидом невыговариваемости его духовного содержания был осознан как универсальный язык и константа времени уже в наши дни, после Второй мировой войны - от Барта и Эко до Аверинцева и Михайлова. Эти авторы - и многие другие - в полном соответствии с фактами истории культуры, философии и искусства связывали этот перелом с рубежом XVIII - XIX вв. Он ощущался в атмосфере романтической эпохи, нарастал в обостренной чуткости человеческого переживания общественной и нравственной реальности - от Киркегора до Достоевского и от философии жизни до Шестова, чтобы стать голосом европейского гуманизма у Габриэля Марселя и/или Эмманюэля Левинаса, их единочувствующих современников. Это был голос Европы в контрапункте мировой духовности, отзвуки которого еще до обретения им полнозвучия расслышал Гегель, странно употребляя в своей философской прозе пронзительно не-философские слова - «боль», «страх», «ужас», «кости трещат».
Единичное, положительное и абсолют. В комментируемом фрагменте 1802-1803 гг. содержится прямая формулировка мысли, которая будет повторяться Гегелем постоянно в связи с Аристотелем и вне ее и составит одну из основ его философии в целом - «Положительное по самой своей природе предшествует отрицательному». В диалектике понятия единичность бытия не может быть самодовлеющей и финальной, «негативной», и принадлежит сознанию, только перерастая и реализуя себя во всеобщем, ведущем к абсолюту. Это положение действительно для метафизики, для Аристотеля и греческой мысли в частности, и для прочтения культурно-исторического процесса в целом. И не случайно оно, во всем диапазоне от чистого движения идеи к конкретности гражданства и государства, к истории и человеку, так часто и настойчиво повторяется все в том же разделе об Аристотеле с европейскими и современными обертонами. Только преодоление себя единичностью во всеобщем, отрицательного в положительном, открывает и завершает движение к абсолютному.
Приведем хотя бы две выписки, подтверждающие сказанное.
«Спекулятивность его (Аристотеля. - Г.К.) воззрений состоит в том, что согласно ему разум есть вообще в себе подлинная целостность, и мышление есть поистине та деятельность, которая есть для-себя-бытие и в-себе-и-для-себя-бытие, т.е. оно представляет собою мышление мышления, которое, таким образом, определено абстрактно, но составляет природу абсолютного духа, взятого сам по себе».
«Ни одна страна не была так богата, как Греция, столь многообразными государственными устройствами и столь частыми сменами их в одном и том же государстве. Но вместе с тем ей не было знакомо абстрактное право наших современных государств, изолирующее отдельного человека, дающее ему как таковому полную свободу действия и все связывающее всех, как невидимый дух, так что ни в одном человеке нет ни сознания целого, ни деятельности для целого, а только каждый признается личностью и каждый заботится только о защите своей отдельной личности, и все же выходит, что он действует для пользы целого, сам не зная, как он это делает. (...) Только свободные народы обладают сознанием целого и действуют в интересах целого».
Таким образом, единица и целое раздвоены в понятии, но реализуют свое единство в культурно-исторической, человеческой, реальности. Полем осуществления подобного раздвоения и единства является Европа в ее истории, философии и духовности и в этом смысле уникальности. По Гегелю, в противоречии с исходной и прямо выраженной тональностью его философии, она несет в себе обозначения состояний, насыщаемых экзистенциальным смыслом, который ощущается автором, но реализуется полностью в последующей истории Европы вплоть до второй половины XX в.
Положительное как снятие противоречий в преодолении их отрицательности несёт в себе сознание целого в его движении к абсолюту.
В пределах истории философии как науки каждое из этих положений может стать предметом самостоятельного анализа. В общем же движении истории и культуры они образуют единую систему, предстающую как целое в ее соотношении с другими целостными системами подобного рода. Конкретно речь идет о двух таких системах - гегелевской философии в её представленных выше гранях и культурно-историческом феномене Европы - и об их соотношении в свете общественных процессов второй половины XX и начала XXI в.